«Чувство юмора, легкость, баловство, немного хитрости — это мой характер»
В роли Фигаро он выходил на сцену лучших итальянских театров. В них не только идеальная акустика, но и закулисные интриги класса люкс, утверждает баритон Аскар Лашкин. Он родился в Ташкенте и с детства обожал все, что связано с итальянской музыкой. И хотя многие убеждали его переехать в Германию, Австрию или Штаты, где оперное искусство сейчас на пике, наш герой все-таки отправился в Италию, ведь это своего рода Мекка для каждого оперного певца. О своем переезде, о закулисье итальянской оперной сцены, о влиянии новой этики и коронавируса на большое искусство баритон Аскар Лашкин рассказал автору Trendz Europe Дарье Кирилловой.
- Аскар, это правда, что ваша бабушка, когда вы были маленьким, ставила вам пластинки с неаполитанскими песнями?
- Дааа! Робертино Лоретти, например. И я, честно говоря, думал, что все вокруг только такую музыку и слушают. (Смеется — прим. автора). Дед, ее муж, был танцором в ансамбле Батыра Закирова — это очень известный коллектив в Узбекистане. А она была балериной, выступала и позже преподавала. И мне вместо колыбельных пела арии из опер или итальянские песни, переведенные на русский, или просто напевала мелодии, если не знала слов — «Сердце красавицы», «О мое солнце». Что-то из русских опер тоже — «Улетай на крыльях ветра», например… Ну то, что могла своим маленьким голоском.
- А я не знала, что балетные поют...
- Да, я тоже (улыбается — прим. автора). Понятно, что была общая культура театра. Но слух, кстати, не у всех балетных есть. А у нее был настолько чистенький, что, когда моя мама играла на фортепиано, бабушка, которая инструментом не владела, — слышала, если мама фальшивила. Да и дед любил петь, хотя был танцором. И на пенсии — в 62 года — пошел заниматься классическим оперным вокалом, хотел воплотить мечту. Оказалось, у него от природы очень красивый баритон.
Моя мама шутит, что во мне это объединилось — бабушкин слух и дедушкин голос.
Потому что дед все-таки фальшивил, когда пел. Мама тоже, кстати, окончила музучилище; папа был баянистом, играл в оркестре. Так что, когда я захотел заниматься вокалом, мне никто не сказал: «Ты дурак, это же не профессия». Наоборот, поддержали. Жалею только, что бабуля с дедом не дожили до момента, когда внук стал оперным певцом.
- Их давно не стало?
- Мне было лет 12-13. А петь я начал серьезно только года через два, когда поступил в музыкальный колледж. Несмотря на то, что родственники воспитывали во мне музыкальный вкус, в юности я все равно сначала увлекался то рэпом, то скупал все записи певца Витаса (очень мне нравилось, что из каждого концерта он делает театрализованное представление). Но прошло четыре месяца учебы в колледже, и я сложил все те диски в стопку и убрал подальше. А вместо них стал коллекционировать оперные записи.
Я обожал арию Фигаро, у меня было пятьдесят вариантов ее исполнения. Я так сильно в это погрузился, что некоторые даже думали, что свихнулся.
А родные умилялись: «Ну надо же, как его захватило. Интересно, сколько продлится». Вот, длится до сих пор.
- После музучилища вы поступили в театральный институт в Ташкенте и даже работали в местной оперетте. А как в Италию-то решили отправиться? Либретто своего переезда расскажете?
- Ну какой певец не мечтает об Италии! Хотя, когда я начал петь, многие говорили, что надо ехать в Германию, в Австрию, в Штаты, потому что там сейчас с оперой получше; что там в театрах есть труппы, а не всё на контрактной основе, как в Италии. Я даже начал учить немецкий с этим холодным расчетом. Но сердце мое все время словно напевало: «Италия, Италия...».
У меня с детства был какой-то образ этой страны в голове, возможно, обложки пластинок запомнились, где были невероятные итальянские пейзажи.
И вот случился эпизод, который я расценил как знак судьбы. Я учился в институте на бюджетном отделении, оставался год. Позвонила знакомая переводчица и, несмотря на то, что мы были с ней в приятельских отношениях, строго сообщила мне: «Аскар, ваши документы для Италии готовы, можете приехать, забрать». Я растерялся, ведь не подавал никаких документов, а девушку эту хорошо знал — почему вдруг такой официальный тон? Оказалось, она просто перепутала номера — другой Аскар собирался уезжать и воспользовался ее услугами перевода. Я расценил этот звонок как сигнал свыше. Мама меня поддержала. И уже через неделю документы стал собирать я. Это было в 2011 году. Я тогда и переехал. Мне было двадцать.
- То есть вы бросили институт в Узбекистане?
- Да, на последнем курсе. А потом поступал с нуля в Италии. Направил документы в десять консерваторий, мне ответили в том числе из Милана и Турина. Но я не рискнул ехать в мегаполис — из-за возможной дороговизны, слишком быстрого ритма жизни. Вместо этого фактически случайно выбрал Падую и живу тут до сих пор. Приехал в местную консерваторию и сдал экзамен, хотя на два места было 23 абитуриента. И немного выдохнул, потому что до этого момента я не выбрасывал даже обратный билет с открытой датой — все думал, что уеду. Но амбиции говорили: нельзя, ведь весь театр меня провожал и весь институт тоже. Как же ты так облажаешься перед людьми? Так что полтора года я отучился в Падуе. Но впоследствии мне захотелось чего-то большего, и я решил попробовать перевестись в венецианскую консерваторию. Там я, наконец, отучился пять лет. Будучи студентом, выступал в серьезных театрах, и это был огромный толчок.
- Попробуйте погрузиться в те воспоминания: этот парень в незнакомом городе, который не знает, что ждет его впереди, но ему стыдно было бы вернуться в Ташкент — где он стоит в этой Падуе и о чем думает?
- То состояние помню отлично — контраст эйфории и сильнейшего страха. Все шло не так, я вместо шести часов добирался сутки и прилетел уже на стрессе. Но утром пошел гулять по городу, дошел до исторического центра и обалдел: это и было нарисовано на тех пластинках! А через три дня это чувство стало смешиваться с другим — о’кей, надо делать документы, пойти в консерваторию, поговорить, а я не могу, ведь не знаю языка. И это повторялось изо дня в день — час я чувствовал себя прекрасно, а час меня швыряло из стороны в сторону.
Накануне экзамена в консерваторию я вновь гулял по центру и увидел под аркой ансамбль из пяти музыкантов. И когда они заиграли «О sole mio», я стал тихо подпевать.
Главный скрипач услышал и позвал меня петь рядом с ними. И вот это было волшебство! Я с трудом, но все же объяснил им, какая тональность мне нужна, зрители моментально заполнили арку, и я сорвал такие аплодисменты, что был уверен: я поступлю и возвращаться мне не придется!
- То есть музыка оказалась универсальным языком (хотя это и штамп, конечно)? А что еще помогло адаптироваться?
- Про музыку совершенно верно, потому что, когда я говорю, что я - оперный певец, отношение моментально меняется. Кроме того, адаптироваться еще помогла некоторая схожесть менталитетов. В Узбекистане, как и на юге Италии, полно солнца — я сейчас летал, было 52 градуса.
И итальянцы в чем-то похожи на узбеков — солнечные, гостеприимные, улыбчивые.
Правда, северные итальянцы более сдержаны. Но и с теми, и с другими я по сей день чувствую себя прекрасно. 90% моего круга — это итальянцы.
ЭКСПЕРТНЫЙ ГАЙД "ПОДГОТОВКА К ЭМИГРАЦИИ". ГАЙД С ПОШАГОВЫМ ПЛАНОМ ПО ПЕРЕЕЗДУ В ЕВРОПУ!
- Насколько ваши представления о мире итальянской оперы в итоге отличались от реальности, с которой вы встретились?
- Надо сказать честно — я приехал из страны, в которой была одна консерватория и один оперный театр. А здесь почти шестьдесят крупных театров и сотни мелких. Хотя некоторые коллеги из СНГ убеждали меня, что в Италии давно не осталось педагогов, увядает оперная культура… Да, везде хватает шарлатанов.
Но здесь есть традиции, которые даже не пишут в нотах. Это передается из поколения в поколение, от композитора к ученику или внуку.
Например (я об этом даже в Ташкенте на мастер-классе рассказывал), Фигаро после своей каватины поет речитатив. «Ха-ха! Кэ белла вита!» И после каждых двух слов мы делаем паузы, потому что так написано в нотах. Итальянец слушает и не понимает, зачем. Ведь оказывается, Россини не писал этого речитатива. Он писал арии, а речитативы часто отдавал студентам, мол, там нечего писать, пять аккордов — неохота! Студенты соблюдали нотную грамоту и писали как следовало: две ноты; пауза; две ноты; пауза. И эти ноты так и кочуют по всем вузам мира. Но только в Италии студенты знают, что никаких пауз там не нужно, идея композитора была совершенно другой — он хотел, чтобы артисты пели логично, без всяких пауз. Если б мне не рассказал этого педагог в Италии — я бы нигде об этом не узнал. А моему педагогу — его учитель, а тому — его, и, может, пять поколений назад это кто-то репетировал с самим Россини.
- По-моему, у Вишневской в молодости был эпизод, когда неожиданно пропали верхние ноты — ей не объяснили, как работать с диафрагмой. Найти своего учителя — это важно?
- Несомненно. Даже Паваротти, когда был уже всемирно известным, занимался с педагогом. Всегда нужен человек, который тебя даже после пятидесяти лет в карьере заставит вернуться к упражнениям. У меня сейчас прекрасный учитель, настоящий маэстро, который чуть ли не берет тебя к себе жить и растит, шутя, что, когда ты станешь всемирно известным — будешь платить ему процент. (Смеется — прим. автора) Его зовут Пьеро Гуарнера, и процента он, конечно, не просит, и вообще он словно ангел-хранитель для меня. Его отец был известным баритоном.
Когда я прихожу к ним домой, от фото на стенах бегут мурашки, ведь там великие музыканты, и маэстро был знаком со всеми — Этторе Бастианини, Лучано Паваротти, Мирелла Френи… Известнейший дирижер Туллио Серафин был свидетелем на свадьбе его родителей.
Когда я был ташкентским мальчишкой — и подумать не мог, что до такого дотянусь.
- А как вам повезло познакомиться?
- В конце 2019-го я дебютировал в роли Дон-Жуана, мечтал об этой партии много лет. И после второго спектакля ко мне подошел невысокий скромный человек и сказал, что хотел бы сделать мне комплимент. И тут ко мне подбегают ребята из хора и говорят: «О, Аскар, а ты уже познакомился с МАЭСТРО?» Оказывается, многие из них у него занимались, и он пришел на тот спектакль послушать учеников. Когда он очень скромно рассказал мне, с кем пел на сцене и где выступал, это было словно перед тобой живая легенда. «Если тебе нужен совет, нужен педагог или захочешь просто поговорить — звони, вот мой номер». То есть он сам меня нашел в каком-то смысле и захотел обучать. Я, по правде говоря, очень этим горжусь. Занимаясь с ним, я резко вырос, смог попасть в большое агентство.
- Вы сказали, что мечтали о партии Дон-Жуана. Между тем ваше имя «Аскар» с арабского переводится как «воин» и «защитник» - а это совсем другой типаж. Что вашему характеру ближе?
- На самом деле, по паспорту я не Аскар, а… Тихон. Да-да, родители не смогли договориться: папа записал меня Тихоном, а мама называла Аскаром. Последнее имя мне ближе, но документы я не менял.
А вообще самой большой мечтой был даже не Дон-Жуан, а Фигаро. Я не позволял себе подступиться к нему 13 лет, такой сильный у меня был трепет.
Теперь я уже спел около 80 спектаклей как Фигаро. Чувство юмора, легкость, баловство, немного хитрости — это мой характер, и репертуар Россини мне очень подходит. Наверное, поэтому в Дон-Жуане мне сначала предлагали спеть хитрого слугу. Но я заартачился — дайте Дон-Жуана, я же все-таки актер! Что касается некой воинственности, то это скорее у Верди. Там баритоны — либо отцы, либо полководцы. Для них в моем голосе не хватает драматизма и опыта. Так что я не тороплюсь — зачем в 32 года брать партии, которые можно петь и в пятьдесят?
- Вы выступали во многих театрах Италии. Какой запомнился больше других?
- Выделю венецианский театр «Ла Фениче», он, наверное, входит в двадцатку лучших оперных театров мира. Там впервые прозвучали «Травиата» и «Риголетто». И Верди, и Россини, и Беллини, и Стравинский там дебютировали, ходили по этим коридорам, их там возносили и освистывали. Театр трижды горел, его восстанавливали. И когда я вышел на эту сцену… Я думал, что начну петь и упаду в обморок. Не то чтобы я такой нежный — просто это слишком сильные эмоции. Но в итоге я чувствовал себя абсолютно уютно.
Великие стены словно сказали: «Давай, пой. Здесь всегда все пели, смелее, мы для того тут и стоим».
Итальянские театры построены идеально. Акустика — в «Ла Фениче» она волшебная! А фрески, а декор — ты как будто попадаешь в сокровищницу.
- Пресловутые балетные истории о стекле в пуантах — cуществует ли что-то подобное в мире итальянской оперы?
- Не буду врать, мир театра бывает скользким и темным. Я благодарен Ташкентскому театру оперетты, который мне дал этот опыт — там я научился в том числе закулисной жизни, испытал на себе и зависть, и склоки, и сплетни, и истории любви и ревности. И нужно было сохранить лицо, не удариться в эти скандалы. Здесь, в Италии, в этом плане все похоже. Более того, чем крупнее театр, тем все страшнее — ставки выше, конкуренция острее, и дилемма, талант пробьется или все-таки связи, все еще актуальна.
Первый вопрос, который мне задал новый агент: «Прости, пожалуйста, ты гей?»
Я улыбнулся и ответил: «Нет, мне нравятся девушки». «Жаль, - ответил он, - ты же понимаешь, что так тебе было бы гораздо проще достичь успеха». Сложно, когда такие вещи выходят на профессиональный уровень. У меня в карьере был эпизод, когда второй баритон был любимчиком директора и меня поставили на вторую премьеру, а не на первую. Но критики потом написали, что мое исполнение было круче. Это было для меня достижение! У сопрано вообще проблемы: одной тридцать лет, а другой двадцать — вечная гонка, в которой надо выживать.
- Многое из того, что вы говорите, не вписывается в концепцию новой этики…
- В каждой новой постановке состав артистов сейчас примерно такой — двое традиционной ориентации, пять нет. У нас нет предрассудков: мы поем, а потом гуляем и пьем вместе вино. Но проблемы есть у менеджмента — временами нас пытаются столкнуть. Это неприятно, но что поделаешь, в театре всегда были интриги. Просто теперь они, ну вот такого плана. Зато, к счастью, в оперном мире есть лакмусовая бумажка — под фонограмму не споешь. Выходишь на Арену ди Верона (там двадцать тысяч человек на открытом воздухе) — и поешь.
Будь ты другом, любовницей или кем угодно — однажды тебя, может, и пропихнут. Но далее есть критика, зрители — и всех не купишь.
Хотя недавно в Арену ди Верона предлагали поставить микрофоны подзвучки, чтоб голоса звучали громче — мол, восприятие у зрителя сегодня другое. Традиционалисты возмутились! Ведь это всегда был показатель, который отличал оперного певца от эстрадного. Слава Богу, от этой идеи отказались. Сегодня есть маркетинг и публика, которая кроссоверов (артистов эстрады с поставленным оперным голосом) часто воспринимает как канонических оперных певцов. А это совершенно разные вещи.
- В таком случае важно ли оперному исполнителю сегодня заботиться о раскрутке, об этой самой «картинке»?
- Поймите правильно, я часто слышу, что, например, Анна Нетребко — это маркетинг и ничего более. Нет, как бы ее ни критиковали, я считаю, что у нее уникальный талант. Когда она поет — в воздухе электрические разряды. Но важно признать, что талант — это только двадцать процентов успеха, остальное — труд. Так вот, сегодня этот труд включает еще и раскрутку. Я знал кучу певцов с шикарными голосами, но многие сошли с дистанции. Не у каждого хватает сил на все сразу.
- У вас был опыт съемок в итальянском детективном сериале. Вам, приверженцу классической оперы, это тоже понадобилось для раскрутки?
- Если бы мне предложили спеть эстрадный концерт, я бы отказался, ведь в этом деле есть много певцов, которые лучше меня. А в сериале я снялся, потому что я же все-таки изучал актерское мастерство, мы сдавали этюды, оживляли предметы и животных, ставили Чехова. Я знаю, что если буду петь на эстраде, то это помешает оперной карьере и технически, и в плане имиджа. Кино такой опасности не представляет, напротив, только добавляет очков. Так что я мечтал о таком дебюте, к тому же это была возможность заработать. Надеюсь, осенью сериал с моим участием выйдет в эфир.
- А как вы относитесь к современным интерпретациям великих опер? На вашем сайте первое видео в разделе — в нем вы поете, прошу прощения, в халате, лежа будто бы на пляже…
- Это был Россиневский фестиваль, постановка оперы «Путешествие в Реймс». На самом деле, этой трактовке уже больше двадцати лет. Действие происходит будто бы в отеле, в спа-центре, поэтому все герои в халатах. Вообще, что касается современных постановок, известные режиссеры могут позволить себе эксперименты, с которыми певцы часто бывают не согласны. Но если известный артист может протестовать, то молодому лучше с режиссером не ругаться, а то очень быстро заменят.
Поэтому, если бы мне сказали выбегать голым и петь Дон Жуана (хотя, кстати, Дон Жуана, может, и нормально), ну или петь голышом военного Родриго — я бы возмутился.
Сейчас такого очень много, например, в Германии: все колются, занимаются оргиями на сцене. И когда они выпускают на сцену Кармен голую на мотоцикле — я не могу понять, для чего. И не решаюсь в таком участвовать. А в остальных случаях я, скорее всего, соглашусь. Вот когда достигну права вето, вырасту — может быть, смогу протестовать.
- В разгар эпидемии в Италии что происходило в вашей жизни? Выходили ли вы петь на балкон, как другие итальянские артисты?
- Год был ужасный, и еще не все вернулось на круги своя. В Италии было тяжело, страшно и непонятно. Наш цех тоже пострадал, нам показали, что культура может быть вторична. Предыдущий премьер-министр сказал что-то вроде: “Спасибо артистам, которые нам устраивают «развлекалочки»”, - какое-то такое слово употребил несерьезное. И это был удар по самолюбию. Поэтому я спел с балкона всего один раз, поучаствовал в этом массовом порыве — это был такой посыл позитивной энергии в воздух. Но потом я замолчал, и длилось мое молчание два месяца.
Мне казалось, что все артисты, которые пели на сцене и зарабатывали на этом, тоже должны так поступить — дать публике возможность соскучиться, чтобы все поняли, что артист — это не кнопка.
У меня и желания не было петь. Только потом я понял, что это была моя точка роста, переоценка всего и возможность собраться с силами. И когда я вернулся к урокам — голос зазвучал еще ярче.
- Мария Каллас так тяжело переживала разрыв с Онасисом, что потеряла голос. Я как раз хотела спросить, как вы справляетесь с кризисами в карьере и жизни. К примеру, переезд, эмиграция, вот и коронавирус тоже — все это сильные стрессы.
- Кризисы у певцов частые, любой творческий человек их проходит. И да, на связки и голос действует буквально все. Посмеешься или поплачешь, не выспишься — голос будет звучать не так. У меня есть знакомые, у которых от стресса образовывались узлы на связках, а это либо операция, либо молчание длиной в полгода и уколы. Я помню, что вначале в Италии пел паршиво. Перед приездом пел неплохо для того своего периода, на позитиве еще сдал экзамен, а когда эйфория перешла в рутину, учебу, лекции на итальянском, которого я не понимал — я долгий период пел откровенно плохо. Ведь буквально все вокруг было новое — даже воздух. В Ташкенте он безумно сухой, пустыня, и многие певцы из Европы поражаются, как там можно петь, постоянно пьют воду. А здесь, в Падуе, наоборот, очень влажно…
Справляюсь я со стрессом просто — пою. В тяжелые времена всегда так делаю. Когда ушла бабушка, я сильно горевал, ведь очень любил ее. И на второй день я стал петь. Все понимали, почему, и никто меня не упрекнул. То же самое было в Италии. Я возвращался в комнату и пел до позднего вечера. Это моя главная вакцина и таблетка от депрессии. Так что, когда во время ковида я замолчал, для окружающих это было страшно.
- Молчание прошло само собой?
- Да. Когда разрешили передвигаться между городами и маэстро сказал, что я могу вновь приехать к нему на занятия, эта возможность меня словно возродила.
- Небольшой блиц-опрос. Ваши личные оперные ориентиры или кумиры, если можно так сказать?
- Это Джино Беки, флорентийский баритон, который не очень известен широкой публике, но это мой кумир, я рос на его голосе. Магомаев был для меня эпохой, мальчишкой я даже писал ему на официальном сайте, и он отвечал. Он там все комментировал лично, говорил об этом в интервью. У него был аккаунт МММ — Муслим Магометович Магомаев. Я написал, что я из Ташкента, мне 16 лет и я учусь петь по его записям. Он ответил: «Аскар, мне приятно, спасибо, я очень люблю Ташкент». И я представлял его голос, которым он сказал бы мне это. Когда он умер, я плакал. И даже организовал в Ташкенте первый концерт его памяти.
И Хворостовский был для меня примером. Хотя у нас разный голос, разные манеры исполнения. Но когда я смотрел его интервью, понимал, что этот человек всего добился сам и был при этом открытым и душевным. А недавно мне повезло лично познакомиться с мировым тенором и супругом Анны Нетребко Юсифом Эйвазовым. Для меня он - пример колоссального роста над собой и титанического труда. Достаточно сравнить его записи пятилетней давности с нынешними. К тому же он оказался очень простым человеком в общении.
Джино Беки в спектакле "Севильский цирюльник"
- Если человек не знаком с оперным искусством, с чего стоит начать, чтобы понять и полюбить оперу?
- Даже с «Севильского цирюльника» Россини. Конечно, хорошо хотя бы иметь возможность читать субтитры. Потому что выдержать три часа, не понимая, о чем поют — это сложно, прекрасно понимаю. Но ведь я и не говорю пойти на Вагнера и пять часов терпеть — ты возненавидишь оперу на всю жизнь. Даже для меня это было бы испытанием. (Смеется — прим. автора) А вот пойти на что-то такое легкое, да еще и с переводом… Я считаю, что хорошие, не нафталиновые постановки с классной режиссурой могут захватить.
В Венеции на Фигаро приходят дети. Приходят дядечки, которые под чутким руководством жены грузно садятся в кресло и думают, как бы незаметно уснуть и не храпеть при этом. Но после спектакля они подходят ко мне и делятся: «Вы что, русский? Вы знаете, нам так понравилось! Мы еще придем». А жена добавляет: «А ведь он совсем не хотел идти».
Так что правильная опера под правильным соусом, мне кажется, легко может в себя влюбить. Например, мы даем концерты для школьников. Они жуют жвачку и смотрят исподлобья. Но мы начинаем им рассказывать о музыке, добавляем юмора, показываем трюки с голосом — и пусть не все, но какая-то часть ребят потом подписывается в фейсбуке и приходит на концерт!
Муслим Магомаев
- Как считаете, призрак оперы существует?
- Не только призрак. И ангел оперы есть, и демон. В театре порой происходят такие странные штуки... К тому же у нас множество суеверий и традиций, и мы верим в них как дети. Я перед спектаклем всегда выхожу за кулисы, по-своему молюсь и, прикасаясь к сцене и колоннам, обращаюсь к духу театра с просьбой мне помочь.
- А ноты можно ронять? На телевидении, к примеру, на упавший сценарий надо обязательно сесть…
- Нет, садиться на упавшие ноты в Италии не принято. Зато здесь все боятся фиолетового цвета — традиция еще из Средневековья.
В момент Великого поста запрещались театральные постановки, а монахи облачались в фиолетовое одеяние. И этот цвет стал ассоциироваться у артистов с безработицей и голодными днями.
Говорят, Паваротти как-то приехал в Болонский театр, на репетиции поднял глаза к потолку, увидел, что реставраторы использовали там фиолетовый цвет, и ушел со сцены. И отменил концерт, хотя все билеты были проданы. Он был очень суеверен. Еще ему нужно было непременно найти ржавый гвоздь на сцене — прикоснуться к металлу. Друзья и агенты даже подкидывали ему эти гвозди. Так что я стараюсь сильно не увлекаться таким, а то придется тоже концерты отменять. (Смеется — прим. автора) Еще есть стандартное пожелание «in bocca al lupo» или буквально «волку в пасть» — это что-то вроде «ни пуха ни пера». И надо обязательно ответить не «grazie» («спасибо»), а «сrepi il lupo» («пускай волк сдохнет»).
Но самое яркое, пожалуй, - «Merdа! Merdа! Merdа!». Да-да, побольше дерьма — так это переводится. Потому что, когда перед театром было много грязи — значит, было много повозок, которые привезли зрителей. И вот сейчас, когда зрители давно уже приезжают на машинах — мы, артисты, все равно беремся за руки и кричим «Мерда». Раньше еще все актеры, независимо от пола и возраста, шлепали друг друга по попе перед спектаклем, но сейчас, в связи как раз с новой этикой, это ушло, стало небезопасно (Смеется — прим. автора).
- А нет ли какого-то поверья о том, что сердце Дон Жуана должно быть свободно? И занято ли ваше сердце?
- Нет, такого не встречал (улыбается — прим. автора). Но сердце мое сейчас не свободно. С моей девушкой Варварой мы встречаемся уже шесть лет, я сделал свой выбор, нашел свою настоящую половинку, и поэтому театр для меня — это только работа, никаких романов! И я это говорю искренне, а не потому, что она это прочтет.
Интервью брала: Дарья Кириллова
___________
Заинтересовал материал?
Подписаться на ежеденельную рассылку в Telegram с акциями и подарками!
Удобнее электронная почта? Подписаться на ежемесячную e-mail рассылку
